cheralpa | Entries tagged with философия свободы

"...но если и можешь сделаться свободным. то лучшим воспользуйся".

1Кор. 7.21

Дочитал "Смерть Вазир-Мухтара". Решил прочитать после статьи Ю. И. Манина "Тынянов и Грибоедов". Раньше не читал этого романа.
Описывается персидский двор Аббас-Мирзы, где были англичане, французы, русские. Короткое замечание "Из всех них только англичане служили своей родине".
Фраза, на которую Манин, кажется, не обратил внимания.
Но Тынянов ее написал (начало шестой части).
И, может быть, пытался показать в Грибоедове человека, который хочет служить своей родине. Тогда, когда даже на самом верху мало кто хотел этого. "В сущности говоря, он был прежде всего честный и дельный чиновник" - так аттестует Тынянов Грибоедова. Но все остальные "слуги отечества" - от царя до помощника Грибоедова по дипмиссии - предают и продают его.
Но в том же самом месте земного шара, не самом здоровом, англичане, по Тынянову, служат своей родине. Почему они служат, а русские - нет?
Не потому ли, что, по словам Монтескье "Есть <...> на свете народ, непосредственным предметом государственного устройства которого является политическая свобода" (О духе законов. ХI. 5) - сказано об Англии.
И не случайно, что США - бывшая английская колония, а Ганди - учился юриспуденции в Лондоне. Успех отцов-основателей и Ганди во многом обусловлен тем, что они изначально действовали в правовом поле. Они знали, к чему стремиться. Они боролись за свои права, которые были ущемлены, но - парадоксально - все же в правовом поле.

И столь же парадоксально в России пытаются научить рабов "служить честно своему Отечеству". И негодуют, когда рабы честно служить не хотят. Рабы умеют только прислуживать.

Книга Х. Арендт называется "О революции", однако, революция, по Арендт, не была единственным процессом, определившим облик ХIХ и ХХ веков.

Друой процесс Арендт подробно не описывает, но замечает в конце третьей главы "Стремление к счастью": "...это исчезновение "вкуса к публичной свободе" как уход индивидуума во "внутреннюю область сознания", где он находит "единственную сферу человеческой свободы" и откуда, как из рушащейся крепости, индивидуум, "одержавший верх над гражданином", будет защищать себя от общества, которое, в свою очередь, одержит "верх над индивидуальностью". Именно этот процесс более, чем любая революция определил облик ХIХ, а отчасти также и ХХ столетия". (стр. 191)

Будет ли этот процесс определять облик ХХI века? Если приглядеться к состоянию умов "интеллектуалов", определяющих в свою очередь состояние умов "народа", то можно сделать вывод, что "продолжение следует". Арендт была вообще не очень высокого мнения об "интеллектуалах", под которыми, писала она, "мы привычно понимаем класс профессиональных писак и писателей, в чьем труде нуждаются все более разрастающаяся современная бюрократия и управленческий аппарат, а также не менее стремительно растущая индустрия развлечений массового общества".

Интеллектуалам Арендт противопоставляет hommes de lettres ХVIII века: "...гораздо более важным для нас является фундаментальное отличие, продемонстрированное этими двумя группами с ХVIII века в отношении к обществу - к той любопытной и в какой-то мере разнородной области, которую Новое время поместило между старейшей и наиболее подлинной сферой публичного или политического, с одной стороны и частного - с другой".

Интеллектуалы, по Арендт, обслуживают интересы бюрократии, с одной стороны, и общества, с другой. Литераторы же (hommes de lettres), с середины ХVIII века "открыто взбунтовались против общества и его предрассудков; этому демонстративному предреволюционному неповиновению предшествовало более мирное, но оттого не менее сильное, продуманное и нарочитое презрение к обществу, которое давало пищу опытам Монтеня, сделало более глубокими размышления Паскаля и оставило следы на многих страницах работ Монтескье".

Кстати, если задуматься о том, чего хотят либертарианцы, то выяснится, что они выступают именно за "тиранию общества" вместо "тирании государства". Помнится, в одном из трудов Хоппе об этом говорилось вполне откровенно.

Если эта тенденция продолжится, то вскоре индивидуумы, взбунтовавшиеся против тирании государства, получат "тиранию общества", а проще - новый либертарианский тоталитаризм (в блестящей обертке утопии как водится). Как предсказывал С. С. Аверинцев, новый тоталитаризм отнюдь не будет похож на те виды тоталитаризма, к которым мы привыкли. Уже сейчас его контуры вполне различимы. Государства разлагаются, а если исчезают, то на их месте появляются не новые государства, построенные на фундаменте "публичной свободы", а царят анархия и хаос "войны всех против всех"

Выход для потенциальных граждан будущей свободной республики, тех, кто не "потерял вкус к публичности" не в том, чтобы в войне между обществом и тиранией принять сторону тирании, а в том, чтобы понять, что целью протеста должно быть не просто освобождение от "ига государства" (вслед за которым тут же индивидуум получит новое иго - общества), целью должен стать последующий этап конституирования новой системы власти. В Революции есть два этапа, и, как пишет Арендт, нет ничего более бессмысленного, чем восстание, за которым не следует этап конституирования свободы.

О том, каких успехов удалось достичь в этом проекте отцам-основателям США (и не удалось деятелям Французской революции) и каких ошибок им и их последователям не удалось избежать, собственно, вся ее книга. Которую вполне можно читать как инструкцию к действию.

К сожалению, в ходе Российской Революции 1991 года вопрос о том, на каких принципах должна конституироваться новая система власти, по сути, даже не ставился. Во всяком случае народ в этом мало участвовал. Результат - известен. Свергнув диктатуру коммунистов, российский народ получил лишь крохи свободы. И даже правильных выводов из этого эпизода своей истории, похоже, не сделал.

"В экономике деньги играют роль универсальной оси, на которой откладываются "цены" и все прочее. Считается, что "измерение" производят силы рынка.
Глубинное внутреннее противоречие рыночной метафоры состоит в том, что мы проецируем многомерный мир несравнимых и несовместимых степеней свободы на одномерный мир в денежном выражении. Этот одномерный мир в принципе нельзя сделать совместимым даже с основными отношениями порядка на различных осях; тем более нельзя его сделать совместимым с несуществующими или несравнимыми ценностями различных видов.
В этом смысле пример наиболее внутренне противоречивого использования рыночной метафоры дает выражение "свободный рынок идей". На этом рынке продается одна-единственная идея: идея "свободного рынка"".
(Математика и культура)

Забавно, что это понимал и Л. Мизес, который в своей "Праксеологии" написал-таки главку "Творческий гений", поспешив в ней сообщить, что "Для праксеологии творческое достижение гения есть конечная данность. Оно появляется, чтобы войти в историю как бесплатный подарок судьбы. Оно ни в коей мере не результат производства в том смысле, в каком этот термин использует экономическая наука".
Ну да и многомерный мир несравнимых и несовместимых степеней свободы для праксеологии тоже "бесплатный подарок судьбы". Главное, продать идею "свободного рынка", и тогда можно будет все на свете свести к одной степени свободы, свободно укладывая остальные на денежную ось (предпочтительно золотостандартную).
Самое интересное, что дураков, желающих купить эту идею, немало, и среди них есть даже люди, производящие впечатление неглупых. Впрочем, я и сам однажды купил эту идею. Чтобы до сих пор отплевываться.

«Мне хочется» и «я избрал» — вещи разные, пожалуй, самые разные на свете; и к гражданской этике их различие имеет весьма близкое отношение. Только тот, кто до глубины распознал все различие между позывом и выбором и научился следовать не первому, а второму, может защитить свою свободу; а свобода — это такое благо, которое необходимо защищать каждый день и каждый час, иначе оно будет неминуемо отобрано, и поделом отобрано.

Попытки объясниться. Беседы о культуре

Купил в пятницу томик Бибихина "Другое начало" - 2003 года. Все выходные урывками читал. Сам Бибихин умер в 2004 году, в сборнике - статьи в основном 90-х годов, но есть и до и после.
Просто восторг.
Конечно, невежество мое безгранично (и это нормально).
Первая статья - о Пушкине и Петре Первом.
Интересно, что после смерти Пушкина печатать его разрешили все, кроме "Истории Петра" - "по причине многих неприличных выражений на счет Петра Великого".
Между тем "Пушкин с 1831 года только и говорил, что о Петре. Петр одновременно тайна и разгадка русской истории".
Жуковский, кстати, цензурировал Пушкина похлеще советских цензоров. Кромсал и резал не стесняясь.
Я не знал, кстати, что "первым большевиком" Петра назвал Максимилиан Волошин (вообще мало что про Волошина знаю).
Задумался, был ли Ельцин последним большевиком? Наверное, нет.
Россия обречена на новых и новых большевистских царей. Как пишет Бибихин (не дословно цитирую), отказываясь от собственного усилия, обрекаешь себя на последующее над собой насилие. А усилий лишних мы делать не хотим и не любим. Легче присосаться к очередной идеологической схемке.
Большевизм Петра, в частности, из таких фактов: "У десятилетнего Петра из рук вырвали деда, за которого он цеплялся, и изрубили на части на его глазах". Станешь тут большевиком.
Оден (любимый поэт Бродского) писал, оказывается, о К. Леонтьеве "один из лучших критиков, которых я когда-либо читал". Дословно.
О Леонтьеве Бибихин очень тепло пишет.
А Хайдеггер - тоже не знал! - считал, что первыми его по-настоящему прочтут в России.
Возможно, первым это сделал Бибихин. Он переводил с семи языков, в том числе Хайдеггера, Ханну Арендт, Григория Паламу, Ионеско ("Носорога", помню, я посмотрел на сцене ЛДМ в 1988 или 1989 году), Сартра, Гейзенберга (!).
Любопытно, что Свасьян частенько Хайдеггера "поливает". Считая, что Штайнер проговорил до Гуссерля все, до чего тот дошел только в конце жизни. Хайдеггер был учеником Гуссерля. Ханна Арендт, в свою очередь, была ученицей Хайдеггера. Самым страшным видом рабства она считала отказ от сферы публичной жизни - "на общей территории". Если это верно, самые страшные (и тонкие) виды рабства приготовили для нас либертарианцы с их апофеозом "частных территорий" (вплоть до частных концлагерей). Впрочем, они и сами это не скрывают - "терпеть невыносимое" призывает нас Кукатас. И прямо пишет, что мы должны позволить "другим сообществам" ввести у себя институт рабства, если их это устраивает. Нас это не касается. Толерантность - так до конца. Тоталитаризм толерантности, так сказать. Рабство , прикидывающаяся свободой, ведь тогда рабы будут считать себя самыми свободными, потому что они "сами" продадут себя в рабство. Свобода сделки священна.

А "другое начало", по Бибихину, это просто сама свобода (без всяких иллюзорных априорных приправ): "Другое начало возникает из новости моей нерушимой свободы. Она очевидна, в ней я убеждаюсь ежеминутно. По сути дела она составляет мой главный и постоянный опыт, заслоненный только иллюзиями".

"Другое начало начнется не с мероприятий сознания, которое, априорно уверившись в своей нравственности, считает свои идеи безусловно добрыми, только их исполнение неудачным из-за неподготовленности масс (о да! об этом много трындят), а с разрешения (допущения) добра и зла как настоящей проблемы, когда мы спокойно перестанем бояться шантажа, что будто где-то когда-то уже стало известно, что надо делать или не делать с собой и другими".

И вот еще гениальное (помнится, со

stillwhatever что-то подобное обсуждали и я не мог ему донести свою мысль):

"Я прошу обратить внимание на то, что не невинное дело и не доброе предзнаменование для человека быть готовым к чему бы то ни было окончательным образом, раз навсегда, заняв позицию".

Лозунгом "Всегда готов!" воспитывали идиотов (и я из их числа и до сих пор выпутываюсь из этой паутины).

В пятницу был на презентации четырехтомника О. Седаковой. Впечатление очень сильное. В первую очередь от нее как от личности. Не могу сказать, что ее поэзия мне близка и понятна - как не близка и не понятна для меня поэзия В. Иванова (но причина этого в моем варварском советском образовании). А вот ее статьи в томике MORALIA читаю уже третий день, радуясь созвучию ее мыслей тому, что за последний год вызрело в моем уме. В интеллектуальном плане очень привлекает в ней то, что она прямая ученица С. Аверинцева. Но, читая ее, поразился еще одному обстоятельству: имя Пушкина звучит на ее страницах так же часто, как имена того же Аверинцева, Антония Сурожского, Иоанна Павла II и других очевидно близких ей мыслителей.

Среди ее статей сильнее всего оказалась для меня "О некоторых особенностях отношения к злу в русской традиции". Особенно на фоне недавно перечитанного "Пикника на обочине" Стругацких с эпиграфом из Уоррена "Ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать". Перечитанный (или впервые прочитанный - потому что читал его в первый раз я в беспамятном детстве) "Пикник" показался мне точной картиной современной России.

Вся статья О. Седаковой - полемика с этим эпиграфом и с этой картиной мира.

Не удержусь от цитаты из этой статьи: "...настоящим сопротивлением, настоящим освободительным движением у нас должен был бы стать простейший морализм, простейшее утверждение того, что не “все так сложно”, что есть все же кое-что простое и несомненное, что при всех сложностях в своем пределе добро есть добро и зло — зло: всегда и при любом стечении обстоятельств. Что утверждение “не обманешь — не продашь”, скажем, не является универсальным неоспоримым законом. Нет, продашь! Продашь и не обманув, и еще лучше продашь. Это было бы гораздо более бескомпромиссно в наших краях. Это было бы революционно: утверждать, что добро может осуществиться и без содействия зла. Утверждать моральные тривиальности, вроде фразы из учебника латыни: “Не место красит человека, а человек место”.

Юрий Николаевич Афанасьев - один из восьми современных русских интеллектуалов, одно слово которого стоит тонны виртуальной макулатуры (не говоря уже о телевизионной).
Кстати, жаль, что его почему-то не приглашают на Полит. ру - сайт, куда я чаще всего захожу в последнее время.
Наверное, только вечером получится вдумчиво прочитать его последнюю статью "Возможна ли сегодня в России либеральная миссия?", но - по первому, беглому впечатлению - вещь стоит того, чтобы в нее внимательно вчитаться.

Кстати, моя восьмерка современных русских интеллектуалов (десятка пока не набирается):

1.    С. С. Хоружий.
2.    О. А. Седакова.
3.    Г. С. Померанц.
4.    К. А. Свасьян.
5.    Ю. Н. Афанасьев.
6.    В. М. Полтерович.
7.    И. Г. Поспелов.
8.    В. С. Овчинский.

Не могу похвастаться тем, что досконально изучил их работы, но уверен, что это умнейшие люди современной России.

Критерии отбора были простые: глубина, разработка собственной темы, философский подход к этой теме. Ну и конечно, the last but not the least, художественная выразительность мыслей, блестящий русский язык.

Александр Шмеман пишет в дневниках, что ему претит любой идеологизм. Именно это выдает в нем совершенно свободного человека. Человек, пораженный вирусом идеологизма, теряет способность воспринимать реальность такой, какая она есть, и просто не может быть свободным.

Карен Свасьян, которого я читал весь прошлый год, тоже где-то пишет, что любая идея обречена стать либо мертвой идеологией, либо живым идеалом. Но живым идеалом идея может стать, только воплотившись в самом человеке, буквально на уровне тела и "умного лика". Соответственно, и идея должна нести в себе личностное измерение.

Любая идеология - мертвечина и ложь. Встречаясь, люди могут начать общаться либо как идеологи (и тогда ничего из их общения путного не выйдет), либо как люди, признающие друг за другом человеческое достоинство независимо от того, какие взгляды у них обнаружатся - или по крайней мере до того момента, когда обнаружится, что это человеческое достоинство твой собеседник за тобой не признает. В первом же случае - идеологической встречи - их общение неизбежно перерастет в гражданскую войну или строительство китайской стены отчуждения. Ну или в выстраивание иерархической системы отношений на основе общей идеологии, как в стае животных, у которых ведь тоже есть совместная примитивная идеология - выживание.

Противоположность свободе - не рабство, а идеология, любая, в том числе и "идеология свободы". По сути идеологизм - это современная форма идолопоклонства. Многообразие идолов и их внешнее несходоство не должно затенять суть вопроса.

Ю. Афанасьев, "Соборность, самобытность и свобода. Читая Семена Франка":

"Франк совершенно справедливо, на мой взгляд, говорит о том, что только или, можно сказать, именно с христианством пришло в мировую культуру осознание различия между правом и нравственностью и связанное с ним различие между «церковью» и «миром». Мне представляется (и не мне одному), что с этим осознанием появляется новое качество в западноевропейском жизнепонимании: человек впервые ощутил себя в одинаковой мере причастным одновременно к двум разным мирам – небесному и земному – и тем самым был принужден самостоятельно сделать выбор в пользу одного из них. В ходе разрешения именно этого мучительного противоречия, затянувшегося на годы и годы, впервые родилась, как плод разрешения этого противоречия, свобода в современном ее понимании".

"...определенная публика, на которую, может быть, многие оглядываются с опаской, нашла доступ к "Философии свободы" (лишь незадолго до этого появившейся): обнаружилось своего рода согласие с "Философией свободы" в тех кругах, которые лучше всего будут представлены двумя именами — американцем Веньямином Токером и шотландским немцем или немецким шотландцем Джоном Генрихом Маккеем. В ситуации давления со стороны филистерства этот факт, само собой разумеется, не являлся надежной рекомендацией, потому что эти люди принадлежали к радикальнейшим сторонникам свободной духовности и воздвигаемого на ней социального порядка, так что став до некоторой степени протеже этих людей, я достиг лишь того, что не только "Философия свободы", но и другие, появившиеся позднее мои труды никогда не пропускались цензурой, например, в Россию".

Р. Штайнер.
Историческая симптоматология. 1918 г.

Вот как.

Утверждение о том, что с потерей собственного участка земли и собственного жилища у человека
начинается противоестественная жизнь, оказывается на поверку слишком правильным, чтобы считаться парадоксальным.

Так мы вступили в новое средневековье. Всеобщим актом воли свобода мышления изъята из употребления, потому что миллионы индивидов отказываются от права на мышление и во всем руководствуются только принадлежностью к корпорации. Духовную свободу мы обретем лишь тогда, когда эти миллионы людей вновь станут духовно самостоятельными и найдут достойную и естественную форму своего отношения к организациям, интеллектуально поработившим их. Избавление от нынешнего средневековья будет намного труднее, чем от прежнего. Тогда велась борьба против исторически обусловленной внешней власти. Ныне речь идет о том, чтобы побудить миллионы индивидов сбросить с себя собственноручно надетое ярмо духовной несамостоятельности. Может ли существовать более трудная задача?

У Канта бессознательное насилие над познанием проводится уже методически. Его учение о "постулатах практического разума" означает не что иное, как предоставление воле решающего слова в последних показаниях мировоззрения. Кант проделывает это так ловко, что создается впечатление, будто воля не навязывает познанию своей власти, а оно само добровольно
признает ее и принимает со всеми подобающими парламентскими атрибутами.

Наверное, никто не будет спорить, что любая естественная наука начинается с получения опытных данных. А потом уже на основе собранных эмпирическим путем данных возникает теория.

Интересно, почему за изучение сознания и мышления люди берутся с другого конца? Собственное сознание и мышление даны нам непосредственно, мы знаем о них гораздо больше, чем о чем-либо, но предпочитаем узнавать о них "теоретически" (из других источников), вместо того, чтобы смотреть на них прямо. Причина, наверное, в том, что сознание и мышление никак не хотят укладываться в теорию, не хотят подчиняться закономерностям, о которых мы так много узнали, изучая физический мир. Поэтому и возникает соблазн прочитать за этой книгу - следующую, а потом еще одну. Послушать лекцию. Выдвинуть квантовую теорию сознания. Еще что-нибудь смоделировать. Вдруг что-нибудь прояснится? Хотя мудрецы вроде С. Хокинга "верят" (по его собственным словам), что рано или поздно Вселенную разберут по атомам и "вычислят", как появляется сознание, эта вера ничем не лучше веры, допустим, Игнатия Лойолы в непогрешимость святой инквизиции. Вера и есть вера. Доказательств - ноль.

Парадокс сознания в том, что оно - "не от мира сего". Оно просто "есть" (мы это знаем непосредственно), но его нигде нет (в физическом мире). Мы, конечно, можем допустить, что оно "возникает" в мозге, благодаря А) эволюции Б) мириадам нейронных связей. Но по сути мы подменим предмет изучаемого понятия. Мы будем, как Ходжа Насреддин, искать монету не там, где ее потеряли, а там, где "светлее" (или где, как нам кажется, светлее). Собственно, наука о физическом мире заканчивается на сознании. Дальше дороги нет. Дальше начинается метафизика. Физическая "теория всего" невозможна. Метафизика же - это практика, которая создает теорию, а не наоборот. Но метафизику мы выплеснули из ванны вместе с грязными средневековыми водами. И пялимся удивленно в пустоту, не в силах понять ее загадку. А загадки нет. Надо вымыть ванну и налить чистую воду, чтобы искупать обиженного младенца.

Все забываю написать, что посмотрел-таки (спустя год после выхода) "Бесславных ублюдков" Тарантино. А поскольку перед этим смотрел "Утомленные солнцем-2" Михалкова, поразился, до чего же похожи два фильма. Задумался и понял, что и два режиссера очень похожи - не биографиями, конечно, а кармами, что ли.
Биографии, понятно, разные. Родившийся у 16-летней медсестры-метиски Квентин, получивший самообразование в точке проката видеокассет, и сын сталинского любимца, автора гимна СССР (и РФ), потомок дворянского рода Никита, ничего общего в биографиях.
Общее - гений, которому наплевать, кого осенить своим крылом. В моем "Топ-10" лучших фильмов и "Криминальное чтиво" Тарантино, и "Неоконченная пьеса для механического пианино" Михалкова. Оба фильма гениальны, хотя, естественно, в разных жанрах. После этих фильмов ни Тарантино, ни Михалков ничего лучше не создавали. Более того, катились под уклон, чтобы докатиться до своих последних фильмов. Кстати, фильм Михалкова мне даже больше понравился.
А в целом и тот фильм, и другой - что называется, шняга. Высокобюджетная шняга.
Оба фильма основаны на незабываемом факте, что в мире воплотился однажды Сатана. И звали его Гитлер. Поэтому самый беспроигрышный ход для любого "художника" создать свою вариацию на тему "борьбы с Сатаной". И душевно, и благородно. Особенно, когда под эту тему подвести какой-нибудь оригинальный жанр (пародию на гангстерский боевик, как у Тарантино, или драму-мистерию, как у Михалкова). При этом Сатана-Гитлер все больше становится похожим на резиновое чучело начальника, на котором можно выместить всю свою досаду за собственные комплексы, умножаемые стократно в непосредственном присутствии этого самого начальника (он же "большой брат", он же современное мироустройство).
Проблема лишь в том, что немецкий "феномен 33 года" так до сих пор и не осознан, а значит, обречен на то, чтобы быть источником мифотворчества, причем источником все более мутным и грязным.
"Нам не дано предугадать..." - поэтому только вскользь упомяну, что проблему "немецкого 33 года" современный немецко-русско-армянский философ К. Свасьян прямо связывает с проблемой "одной непрочитанной книги" одного немецкого автора, а именно "Философии свободы" Р. Штейнера, вышедшей в 1894 году.
Книгу и по сю пору не прочитали, потому и подвисли между двумя разбойниками - американским гангстером и российским комдивом.

С некоторых пор перестал воспринимать площадь в Питере напротив Московского вокзала как площадь Восстания. Мысленно называю ее "Знаменской". Вспоминая, что здесь родилась Айн Рэнд. Вообще первоначальное название очень символично, в отличие от пародийного "площадь Восстания" - особенно если учесть, что восстал здесь в середине восьмидесятых эрегированный нелепый памятник-штык. Знамя - символ духовной войны. И первый маленький роман Айн Рэнд тоже носит символическое название - "Гимн". ὕμνος - торжественная песть возвеличения и прославления.

Не так давно подумал, что этот маленький роман, возможно, самый непонятый, на него бросают тени последующие грандиозные шедевры, особенно "Источник" и "Атланты". Но, возможно, именно в этом романе основная идея Айн Рэнд выражена наиболее ярко. Это идея "Я". Читателям роман может показаться, с одной стороны, всего лишь отголоском "Мы" Замятина, с другой - некоей чрезмерной фантасмагорией про мир, где забыто слово "Я". Нелепость! Как такое возможно? Слава Богу, мы все живем в мире, где всем известно, что такое "Я". Между тем это, скорее всего, совсем не так. Именно "Я" является самым непонятным и самым "пустым" словом для большинства и сегодняшних современников этого романа. Буддисты всего лишь просто честны, когда отказываются находить в "Я" какое-то содержание. Они замечают то, чего не хотят заметить остальные. Что такое Я? Каким образом мы узнаем о нем что-то? Что это значит - быть "Я"?
Разумеется, у всех, кто пользуется этим словом с утра до вечера, есть некое представление о то, "что есть Я". Парадокс, однако, в том, что многие ищут свое "Я" у других. Разве современному человеку не знакома постоянная забота о своем лице, об этом китайском "Я"? Ну ладно, еще забота о своем лице, так еще и содержание своего "Я" мы ищем у других, словно другие могут знать, что мы такое есть. Между тем, библейское имя "Яхве" (не будем забывать о семитских корнях Айн Рэнд) означает не что иное как "Я есмь". И не есть ли вся история ветхо- и ново-заветной религии лишь путем к пониманию того, что такое "Я есмь"? Я есмь в полной и телесной конкретности, которой владею монархически (духовно) только Я сам? Вопрос лишь в том, до какой глубины я владею своим Я?

В заключение немного о полемике Канта и Шиллера. Кант, как известно, был автором категорического императива, призывая к нравственности в ракурсе исполнения долга. Шиллер считал такое представление о человеке, совершающем добро из чувства долга, унизительным, и высмеял Канта в ксении:

Ближним служу охотно, но - увы! - имею к ним склонность,
Вот и гложет вопрос: вправду ли нравственен я?

Между тем:
"...в моральном отношени намного выше тот человек, который поступает нравственно из удовольствия, чем тот, кто должен совершить над собой насилие, прежде чем подчиниться категорическому императиву. Этот взгляд Шиллер изложил в своих "Письмах об эстетическом воспитании человеческого рода". Ему является образ свободной индивидуальности, которая может спокойно предаваться своим эгоистическим влечениям, ибо влечения эти сами по себе добиваются того, что несвободная, неблагородная личность может совершить лишь при подавлении собственных потребностей. Человек, поясняет Шиллер, может быть несвободным в двояком отношении. Во-первых, если он в состоянии следовать только своим слепым, подчиненным инстинктам. Тогда его действия носят вынужденный характер. Он понуждаем влечениями; он несвободен. Во-вторых, несвободен в своих действиях и тот человек, который следует лишь своему разуму. Ибо принципы поведения разум устанавливает по правилам логики. Человек, следующий одному лишь разуму, действует несвободно, как как подчиняется логической необходимости. Свободно из самого себя поступает лишь тот, у кого разумное так срослось с его индивидуальностью, так вошло ему в плоть и кровь (выделено мной), что он с величайшей радостью совершает то, что стоящий на более низкой нравственной ступени может исполнить лишь путем крайнего самоотчуждения и сильнейшего принуждения".
Р. Штайнер. Эгоизм в философии.

В некотором смысле современная политическая ситуация в России - это борьба между этими двумя несвободами. И даже полемика "девяностых" и "нулевых" - это полемика двух несвобод. И порноролики с лидерами оппозиции, я полагаю, были призваны засвидетельствовать факт именно первой несвободы. То, что приверженцы второй несвободы действуют согласно определенной логике, тоже очевидно. Я как-то уже писал, что тому, кто хочет понять логику Путина, неплохо бы почитать последние работы академика Никиты Моисеева (тоже символическое имя в библейской оптике). Путин просто реализует основные его идеи. Ну, при этом не мешая богатеть своим друзьям, к чему Н. Моисеев, разумеется, уже непричастен. Но идеология (и логика) - оттуда.

Между тем настоящий выбор не может быть между двумя несвободами.

Сразу оговорюсь, что все нижеизложенное может быть понято только при выполнении двух условий: А. Знакомства с моделью А Аушры Аугустинавичюте (открывшей соционику) и В. Знакомства с книгой "Философия свободы" Р. Штайнера. Изложенные соображения есть лишь попытка связать логику идей Р. Штайнера и логику образования типов, различающихся между собой по месту функций в модели А, не более того.

При чтении "Философии свободы" Штайнера возникло понимание, как образуются функции в модели А (Аушры Аугустинавичюте).

Мышление и восприятие.
Изначально наш поток жизни делится на две области: область мышления и область восприятий. Склонность к переживаниям в области мышления дает интуицию как сильную функцию, склонность к переживаниям в области восприятия дает сенсорику.
Таким образом мы получаем ту сильную функцию, которая будет располагаться в блоке "Эго". Согласно модели "А", если мы определим блок "Эго", состоящий из двух функций, мы получим представление о соционическом типе человека (всего их 16).
Субъект и объект.
В области восприятий мы находим разделение всех восприятий на субъекта (нас самих) и объекты. Склонность к деятельности полученной сильной функции в сфере субъективных восприятий дает нам интроверсию, склонность к деятельности полученной сильной функции в сфере объективных восприятий дает нам эктраверсию.
Таким образом мы уже получаем в качестве сильной функции не просто интуицию или сенсорику, а либо экстравертную, направленную на мир объектов, интуицию, либо интровертную интуицию, направленную на мир субъекта. Аналогично мы имеем либо экстравертную, направленную на мир объектов, сенсорику, или интровертную, направленную на мир субъекта, сенсорику.
Сразу надо оговориться, что в области мышления никакого разделения нет. Как я уже писал в другом посте, мышление находится "по ту сторону субъекта и объекта".
Далее наше разделение первоначального неделимого потока жизни касается субъекта и объекта.
Чувствование и воление.
Внутри субъекта мы находим два способа относиться к объектам.
Перенос объектов на субъект дает чувствование, перенос субъекта на объекты дает воление. Склонность к чувствованиям дает нам расположение полученной сильной функции в инертном блоке, склонность к волению дает нам расположение полученной сильной функции в контактном блоке. Таким образом мы находим месторасположение сильной функции в инертном или контактном блоке, то есть опредялем, первая она или вторая.
Теперь нам осталось определить, какая еще функция будет располагаться в блоке "Эго". По вертности она будет противоположна найденной сильной функции.
Мир субъектов и мир объектов.
Нам осталось провести разделение мира объектов. После проведенного анализа можно понять, что мир объектов самым очевидным образом делится на мир других субъектов и мир остальных объектов (не субъектов). Ориентация на мир других субъектов дает нам преобладание этики, ориентация на мир объектов - логики. Таким образом, склонность к тому или другому дает нам этика или логика. Мы определяем оставшуюся сильную функцию и можем сделать вывод о соционическом типе человека (организации характера его жизнедеятельности в мире).

Все вышеизложенное не имеет отношение к практической задаче определения соционического типа, а ставит цель показать, что разделение людей на соционические типы носит объективно-логический характер. Вот так ))