cheralpa

Дочитал книгу Льва Лосева "Солженицын и Бродский как соседи". Вся русская литература, пожалуй, в нее вошла - от "Задонщины" до Дмитрия Быкова - но о Шаламове ни слова. Огромное количество страниц посвящено Бродскому (эссе "Родина и чужбина у Бродского" читается как детектив), немало - Солженицыну (собственно, по именам двух великих и названа книга), кое-что (и очень верно) сказано о Набокове, советским "двойником" которого Лосев считает Ю. Олешу - а о Шаламове ни слова. Даже в заключительном эссе о Довлатове, в контексте творчества которого Шаламова можно было бы вспомнить - ни слова. Ахматова, Мандельштам, Платонов, Лимонов, Катаев, К. Симонов, Рубцов, Кожин, Шефнер, Пастернак, Цветаева, Бахтин, Жолковский, Булгаков, Шварц, Уфлянд, Рейн, Введенский, Добычин, группа "Телевизор" etc. etc. - для всех в ноевом ковчеге этой книги нашлось место. Кроме Шаламова.

Загадка?

Попробую разгадать. Во-первых, самое банальное соображение: признание (несомненно, искреннее) в любви к Солженицыну удерживает от упоминания имени его самого непримиримого "лагерного" оппонента. Но это слишком на поверхности.

Другое соображение. Шаламов, как и Набоков (а вовсе не Ю. Олеша, как пытается убедить Лев Лосев), были самыми яркими русскими литераторами ХХ века ("по обе стороны политической трещины" - цитата из Лосева), решавшими "самую острую эстетическую проблему русского искусства и литературы в 1920-е-1930-е годы", в которой "выразилась реакция на десятилетия социальной, философской, религиозной ангажированности русского искусства". И, хотя именно в 20-е-30-е годы Шаламов пишет свои первые беспомощные в художественном смысле опусы, идеологически безупречные с точки зрения коммунистического мировоззрения, именно ему удастся позже полностью избавиться от ангажированности русского искусства. Стать просто Художником. Как Флобер, Мопассан, Моэм (Моэм, кстати, тоже упомянут в книге Лосева - в связи с Пастернаком). Кстати, до сих пор недостижимый идеал для русского искусства, остающегося в плену у ангажированности. Извечная беда русских писателей - претензия не просто быть Мастером, а непременно Учителем. Может, и прав был Розанов, когда вывел трагедию русской революции прямиком из русской литературы с ее манией учительства.

Лосев же не приемлет этот идеал Мастерства и называет этот выбор "чистым артистизмом", прямо соотнося его с "прелестью". В случае с Шаламовым этот "чистый артистизм" трудно назвать своим именем, потому что "вещный мир", описываемый им, настолько ужасен, что даже предположение, что Шаламов был "чистым артистом" кажется кощунственным. Но именно таким он и был. Шаламов в итоге выбрал, в отличие от Солженицына, право на мастерство "без каких бы то ни было исторических, моральных, философских, религиозных коррелятов". А самого Солженицына считал, увы, плодовитым графоманом, не более.

Кьеркегор, родоначальник экзистенциализма, выделял три последовательные стадии человеческого существования: эстетическую, этическую и религиозную. Именно в таком порядке. Пожалуй, в обозначении стадий он был прав, а вот в их последовательности ошибался.

Религиозная стадия - самая первая. Сплошь и рядом религиозные люди режут друг другу глотки или - в лучшем случае - сажают в тюрьму за кощунство тех, кто плюнет в их сторону. В сущности, религиозная стадия - еще доэтическая. Поведение религиозного человека часто полностью определяется формулой "Хлеб наш насущный даждть нам днесь". Нет сегодня хлеба - но есть он у соседей - пойдем и отберем. Защищая, естественно, самые святые принципы.

Только поднявшись до этической стадии, человек начинает видеть ограниченность чисто религиозного понимания мира. Учится относится к чужим как к своим. Учится пониманию и умению себя ограничивать там, где это необходимо. Появляется общество. В лучшем случае, это общество свободных людей, занятых полезной деятельностью. Здесь реализуется принцип "И отдай нам долги наши, как мы отдаем должникам нашим". Великий принцип взаимообмена, основанный на доверии и этике в лучшем понимании смысла этого слова.

И, наконец, на третьей стадии - эстетической - человек находит самого себя. Он имеет дело только со своей волей, и больше ни с чем. Учится, по завету Микеланджело, избавляться от всего лишнего (в религиозной формулировке "не входить в ис-Куш-ение" - не застревать в кусках, ненужных частях совершенного целого). Учится смотреть на мир прямо, "без исторических, моральных, философских, религиозных коррелятов" (в религиозной формулировке "избавляться от Лук-авого", от кривых путей, уводящих от эстетического идеала). И неважно, о чем творчество Художника, о любви к угловатой девочке-подростку или об ужасах Колымы - совершенство искусства дарит нам "мир на земле", снимая все противоречия предыдущих стадий.

Лев Лосев, без сомнения, умнейший и талантливейший поэт и литератор, в полном согласии с традицией русской литературы, остался на второй, этической стадии. И если от Набокова ему удалось отмахнуться, о Шаламове ему удалось только промолчать. В своем роде очень красноречиво.

"Прошедший год советская поэзия лишилась таких настоящих поэтов, как Заболоцкий, как Ксения Некрасова, Ксению Некрасову выгнали на моих глазах из Дома литераторов - вот какие вещи могут быть у нас".

В. Шаламов. Заметки о стихах.

Заболоцкий - понятно. Ксения Некрасова - нет. Неизвестное для меня имя. Благо, Интернет под рукой. Нашел и прочитал ее стихотворения.

Некоторые, действительно, гениальны. Например,

СКАЗКА О КОТЕ И ЕЖЕ

И жил на свете
дымный кот.
Он мог бы быть красив и толст.
Но гребни крыш
и взлеты труб под звезды сочные влекут,-
и ожиревшему уюту
кот предпочел
ночную мглу.
Гулял
по острию карнизов,
вздымая гордо
пышный хвост.
Пушистый встретив силуэт,
бросал воинственный привет.
Потом садился на трубу
и молча созерцал луну.

А рядом с печкой -
на полу -
был пойман в ящик
серый еж...
И ящик он копал вначале,
как почву прошлогодних хвой.
Не пахли доски корневищем сосен
и влажность не сочил
фанерный дерн.
Ведь землю еж,
в которой рос,
всю по крупинке перебрал,
всю по травинке перемял,
он лист к листу перелистал
и полон был своих забот,
своих тревог,
своих работ.
И, чуя под когтями сухость,
еж по земле затосковал.

Стояла осень на дворе,
и не было луны.
Тоскливо кот
под креслами сидел.
Мурлыкать он уже не мог -
все тот же ритм и тот же слог.
И был печально одинок
в дождливый вечер
серый кот.

А кто-то в ящике шуршал,
а кто-то в ящике вздыхал,
потом тихонечко сопел,
и звук нечаянный смолкал,
и пахло в ящике жильем.

И вот в коте
очнулся кот
лесных взъерошенных времен.
Обнюхал ящик он кругом
и лапу в ящик протянул...
...............................................
Но ощущения кота
и отношение ежа
не в силах здесь я перевесть
на человеческую речь.

А после встречи
день за днем,
из странствий ночи возвратясь,
взбирался кот
на дружеский настил
и тут лежал
или дремал.
А кто-то в ящике шуршал,
а кто-то в ящике вздыхал,
потом тихонечко сопел,
и звук нечаянный смолкал.

И понимал, наверно, кот,-
что на земле не одинок.

Недавно писал об оценке Тимофеевым-Ресовским Николая I - здесь.

И вот еще о нем:

"Николай I - фигура мало оценнная и историками, и писателями как судьями историков. Ошибался - это мы учим ежечасно, ежедневно, только потому, что воспитаны на Грецене и Льве Толстом. На декабристрах, а не на стратегии Николая. То, что Николай был декабристом без декабризма - железные дороги, наступающая Россия, отмена крепостного права - как план чрезвычайно энергичного международного политика - все это забыто.
В отличие от Наполеона Николай не ошибся в оценке роли парового винта.
Отношение Николая к Пушкину, даже к декабристам, в действительности было иным, чем заученные нами с детства эпизоды. Николай - фигура, которая еще ждет в истории своей реабилитации.
Современный историк (Пирумова) выражается о Николае так: "Чего-чего, а уж ума у этого императора хватало"".

В. Шаламов. Четвертая Вологда.

Только из этого поста узнал, что (цитата): " Шаламова продал брат жены, НКВДшник — написал донос на родственника, обвинил в "троцкизме". Это важное, конечно, знание — ибо государство винить в развязывании террора уместно, правильно и даже необходимо, но и о том, что во многих семьях были такие вот свои Каины — помнить тоже стоило бы".

Хороший пост, всколыхнуло. "Колымские рассказы" - русская "Божественная комедия". Для меня ключевая сцена в этой поэме - тот рассказ, где старый слепой священник рубит топором золотой нательный крест, чтобы послать своему сыну в лагеря немного еды. Сыну, который не умел убить козленка в детстве, не хотел становиться "настоящим мужчиной". А сцены ада - только бесовская круговерть вокруг этого крестного пути. "Не бойтесь", как говорили Иоанн Павел II и о. Павел Адельгейм. И хорош рассказ про протестантского пастора, который от голода и истощения забыл имя двенадцатого апостола - Павла, Паулуса. Шаламов - самый религиозный писатель 20 века. Может быть, глубже всех понявший взаимоотношение религии и политики. Еще хороша его переписка с католиком и семиотиком, честнейшим Ю. Шрейдером. Переписка честного православного протестанта и честного православного католика. Вот где дыхание Св. Духа, который веет где хочет.

Оригинал взят у ng68 в ВАРЛАМ ШАЛАМОВ (выставка в Берлине, будет и в Москве)