cheralpa

Когда несколько лет назад я в очередной раз "сжег все, чему поклонялся" - в тот раз это была праксеология Мизеса - одной из причин моего несогласия с его идеями было то, что он претендовал на открытие дисциплины, стоящей в одном ряду с математикой и логикой. Не больше, не меньше. Мне это казалось непомерной претензией, невыносимой заносчивостью, может быть, незаурядного интеллекта, но не до такой же степени. А поскольку множество экономистов прекрасно обходилось без праксеологии, худо-бедно объясняя происходящие в экономике события, претензия Мизеса казалась вдобавок и попросту не выдерживающей испытания на "критерий истины" - эмпирический опыт. А тут еще и подвернулся под руку Свасьян, бичующий Канта и кантианцев (а Мизес, безусловно, кантианец в гносеологии), а тут еще подвернулся под руку Поппер с его фальсификационистским критерием научности той или иной теории. В-общем, Мизес был задвинут во второй ряд стоящих на моей полке книг.

Ну что же, теперь я думаю, что все не так просто, как казалось. И Мизес вновь выдвинут из-за ряда закрывавших его книг.

Во-первых, и сам Мизес "позитивистский принцип верифицируемости, улучшенный Поппером", считал неопровержимым "в качестве эпистемологического принципа естественных наук" (цит. по Й. Г. Хюльсман "Жизнь и идеи Л. фон Мизеса"), но объяснял, что праксеология, находясь в одном ряду с логикой и математикой, не относится к естественным наукам, следовательно, критерий Поппера к ней неприменим так же, как неприменим он к теореме Пифагора.

Во-вторых, претензии Мизеса на открытие новой логической дисциплины больше не кажутся мне излишне претенциозными, скорее, наоборот, удивительно, что человечество так поздно до этого додумалось. Идея описать элементарную логику человеческой деятельности, отвлекаясь от ее содержательного аспекта, по-своему очень логична, если освободить взгляд от шор "единственно существующего внешнего материального мира". Когда мы имеем дело с "объективным миром" и занимаемся его преобразованием, лучший метод работы с ним - все тот же старый и добрый естественно-научный. И тут нам помогает логика и математика. Когда мы начинаем действовать, мы - буквально - поворачиваем прожектор ума в другую сторону, если воспользоваться христианским термином, переживаем "метанойю" - умоперемену (или должны бы переживать, если бы понимали, что делаем). Естественно-научные законы в этот момент перестают действовать для нашего сознания. Но это не означает абсолютного своеволия - наши действия по достижению поставленных целей с использованием выбранных средств подчиняются строгой логике праксеологии. Если мы организуем свою жизнь сознательно - а без этого не обходится даже самый "перекати-поле" человек, живущий хоть какой-то социальной жизнью - мы неотвратимо подчиняемся строгим и формально непреодолимым праксеологическим законам.

По большому счету, этот поворот ума должен был бы означать, что мы выстраиваем свою сознательную жизнь не по естественно-научным законам, а в обратной перспективе "иных законов", ориентируясь на то, что находится "по ту сторону экрана ума", но это уже вывод, которого сам Мизес избегал делать. Впрочем, интересно, что его соратник Ф. фон Хайек в книге "Право, законодательство, свобода", сделал дальнейший шаг в этом направлении, показав, каким образом свободная "человеческая деятельность" поддерживается ценностными установками членов общества на справедливость "Великого общества" (в противоположность эволюционно устаревшей справедливости племенного общества, с одной стороны, или порабощающей справедливости организации, с другой). "...меня больше всего тревожит то разрушение ценностей вследствие научной ошибки, которое я считаю величайшей трагедией нашего времени", писал в связи с этим Хайек.

Интересно, что Ф. Бастиа, который, будучи католиком, одним из первых самоотверженно выступил в защиту классического либерализма, оказывается, был поклонником Шопенгауэра, как известно, находившего источник вдохновения для своей философии в мудрости восточных учений (в частности, Упанишад). И поэтому, может быть, не совсем некстати будет вспомнить, что во всех восточных учениях ментальная чакра расположена ровно посередине - четвертой из семи. По одну ее сторону находятся три "естественно-научные" чакры (физического, энергетического и эмоционального тела), по другую сторону - три "высшие" чакры: действия, ценностей и Бога. Любопытно, что Мизес и Хайек посвятили свои исследования "человеческой деятельности" и ценностным установкам свободного общества, то есть, по сути, тем областям, которые находятся "справа" от "центра ума". Но это, разумеется, не более чем поверхностная параллель между двумя разделенными тысячелетиями мысли интеллектуальными явлениями.

Возвращаясь к логике, математике и праксеологии, можно сказать, что логика помогает нам изучать внешний мир, математика - собственно мир ума, а праксеология - мир собственно деятельности во внешнем мире.

Печально то, что третья дисциплина - может быть, гораздо более важная, чем первые две - по сути погребена под завалами альтернативных теорий, скорее уводящих от истины, чем открывающих к ней путь. Но без "умоперемены", имхо, к ней не подступиться.

В заключение позволю себе процитировать слова первого издателя Мизеса кальвиниста Ф. Нимейера:

"В отношении этических вопросов я пришел к выводу, что экономическая теория доктора фон Мизеса представляет собой средство, которое более чем удовлетворительно позволит модернизировать этику иудео-христианской религии".

... и слова великого физика Э. Шрёдингера совсем по другому поводу:

"Естественные науки, постыдно порабощенные церковью в течение столетий, подняли свою голову и с сознанием своего права, своей божественной миссии, начали богатырское, полное ненависти избиение своей давней мучительницы, не принимая во внимание, что именно она была - пусть недостаточной и даже забывшей свои обязанности - но, тем не менее, единственной хранительницей священного блага и добра отцов <...> Западному человечеству угрожает возврат на прежнюю плохо преодоленную ступень развития: ярко выраженный неограниченный эгоизм поднимает свою оскаленную пасть и с родовой доисторической привычкой заносит неотразимый кулак над рулевым корабля, лишившегося капитана".

В заключение своего затянувшегося полночного спича, пожалуй, стоит отметить, что либерализм у многих ассоциируется с "социальным дарвинизмом" и эгоизмом, начало чему положил еще А. Смит (а Айн Рэнд отшлифовала эту идею до блеска). И потому цитата Шрёдингера может показаться противоречащей всему вышесказанному. Но, как подчеркивал Ф. фон Хайек, "... в формуле Адама Смита, к сожалению, неоправданно и непреднамеренно устанавливается связь между доводами в пользу личной свободы и эгоизмом или себялюбием. Но свобода преследовать собственные цели в равной мере важна как для законченного эгоиста, так и для совершенного альтруиста. Альтруизм в истинном смысле слова, как добродетель, очевидно не предполагает подчинения воле другого человека. Впрочем, следует признать, что мнимому альтруизму часто свойственно желание поставить других на службу целям, которые "альтруист" считает важными".

От себя добавлю, что альтруизм может быть и бескорыстным, но преисполненным "идиотского сострадания", только развращающим того, на кого он направлен.

Я бы каждому новому читателю книг австрийцев вообще и "Праксеологии" Мизеса в частности, рекомендовал сначала ознакомиться с этим отрывком из статьи одного из великих физиков ХХ века прежде чем с доверчивостью, достойной лучшего применения, читать страницы с описанием "априорных категорий" человеческой деятельности:

"Каждая фаза естественнонаучного познания находится в тесном взаимодействии с философской системой своего времени; естествознание доставляет факты наблюдения, а философия - методы мышления. Философия ХIХ столетия, на которую опиралась классическая физика, глубоко коренится в работах Давида Юма. Из этой философии развились две системы идей, которые господствовали в конце классического периода естествознания, - критическая философия и эмпиризм.

Различие между двумя этими системами касается проблемы априорности. Та идея, что естествознание может быть логическим путем сведено к небольшому числу постулатов или аксиом, принадлежит великим греческим математикам, которые первые стремились вывести аксиомы геометрии и вывести из них законченную систему теорем. С тех пор вопрос о том, каковы основания для принятия именно этих аксиом и никаких других, непрерывно возбуждал интерес математиков и философов. Труд Канта можно рассматривать как своего рода гигантское обобщение этого вопроса; он попытался сформулировать постулаты (которые он называл априорными категориями), необходимые для развития познания вообще, и он обсуждал вопрос о том, в чем лежит их основание. Результатом этих исследований явилось установление двух видов априорных принципов, которые он назвал аналитическим и синтетичесим. Первый вид составляли правила чисто логического мышления, включая арифметику; второй вид априорных принципов, синтетический, охаатывал законы пространства и времени, субстанции, причинности и все другие общие понятия этого рода. Кант верил, что основой правомерности априорных категорий первого вида является сам "чистый разум", в то время как категории второго рода исходили из особой способности нашего рассудочного мышления, которое он отличал от чистого разума и называл "чистой интуицией". Так, математика была отнесена к науке, основанной на априорных принципах, следовательно, на свойствах нашего рассудка, и поэтому всегда неизменных. Те же предположения делались для большинства общих законов физики, установленных Ньютоном.

Но я сомневаюсь в том, что Кант придерживался бы этого взгляда, если бы он прожил немного больше. Открытие неевклидовой геометрии Лобачевским и Больаи потрясло позицию априорности. Гаусс открыто выражал свое мнение о том, что аксиомы геометрии не имеют никакого превосходства по сравнению с законами физики, и то и другое представляют собой формулировку опыта, причем математические положения выражают общие законы движения твердых тел и условия для изменений в пространстве. Постепенно большинство физиков перешли к этой эмпирической точке зрения. Эта точка зрения отрицает существование априорных принципов в виде законов чистого разума и чистой интуиции; она скорее утверждает, что справедливость каждого естественнонаучного положения (включая геометрию, поскольку она применяется к природе) базируется на опыте. В этой формулировке необходимо быть очень осторожным. Ибо это, конечно, не означает, что каждое фундаментальное положение, например, геометрические аксиомы Евклида, непосредственно базируются на опыте. Только целостность логически связанной области знания является объектом опытной проверки, и, если достаточный ряд положений подтверждается экспериментом, мы можем считать экак подтверждением справедливости всей системы, включая аксиомы, которые представляют собой наиболее краткие логические выражения системы.

Я не думаю, что эмпиризм в этой форме как-либо уязвим. Он имеет то преимущество, что свободен от закостенелости, которая присуща каждой системе априорных философий".

Макс Борн. Философские аспекты современной физики.

...дискуссия с очередным либертарианцем, во время которой я начинаю задавать неудобные вопросы, заканчивается:

А. Диагностированием того, что я не понимаю, в чем суть праксеологии (это уже становится мантрой).
В. Советом почитать ту или другую книгу.
С. Отказом продолжать дискуссию или отвечать на мои вопросы в связи с нехваткой времени.

Это не относится ко всем либертарианцем, но тенденция настораживает.
У меня сильные сомнения, что "теория верна", если ее пропагандист и агитатор не может обосновать ее положений и вынужден ссылаться на "библию" как на последнее обоснование (а не на свой разум и не на силу доказательств).

Кстати, по-моему, это не я не понимаю, в чем суть праксеологии, а ее пропагандисты и агитаторы не понимают, как их любимая теория соотносится с эмпирической реальностью. Понять праксеологию совсем несложно. Ничего заумного в ней нет и это ее достоинство, кстати. Но то, что теория непротиворечива (как любая продуманная и логически выверенная теория), еще не свидетельствует, что она моделирует всю свою предметную область (хотя по замыслу Мизеса претендует на это). И едва только речь начинает заходить о той эмпирической реальности, которая "не укладывается" в теорию (и не может уложиться), жутко продвинутые либертариасты, убежденные в том, что владеют "единственно верной" теорией, тут же вынимают из рукава АВС. Чаще всего это происходит после того, как какая-нибудь либертарианская догма подвергается сомнению, а ответить по сути нечего.

Кстати, начинаю понимаь, что основной удар по праксеологии Мизеса наносит теория систем. Пытаясь свести все к "элементарным объектам" (субъектам праксеологии) и игнорируя целостность и системность общества вообще (которая не сводится к рыночным связям), Мизес выступает как типичный редукционист, не способный увидеть то, что может увидеть при желании каждый (если на глазах у него нет шор праксеологии).

Между прочим, "целое больше, чем сумма его частей" сказал не кто-нибудь, а Аристотель.

Читаю работу С. В. Илларионова «Теория познания и философия науки». По-моему, очень четко и потрясающе доходчиво. Автор пришел в философию из физики, поэтому ясности его мышления можно только позавидовать.
Между прочим, автор отстаивает точку зрения, что научная теория возникает только тогда, когда у теории есть математический аппарат. Преимущества математики перед естественным языком в том, что в математике хорошо (не идеально, а хорошо, пишет автор) определены правила следования, а в естественном языке – плохо. «Из А, В, С на основе системы правил P, Q, R получаются вполне определенные следствия D, E, F и именно эти, а не какие-то другие Х, Y, Z».
Наука на уровне теории – это одно, а на уровне концепции (несистематизированной конструкции, отраженной в естественном языке) – это другое. Например, концепция света как волны была предложена Гюйгенсом еще в 17 веке, но получила свой математический аппарат (и стала теорией) только в начале 19 века.

В связи с чем моя мысль скакнула в сторону «Человеческой деятельности» Мизеса. Как известно, австрийцы отрицают возможность разработки математического аппарата для своей концепции. При этом сам Мизес ставит в один ряд логику, математику и праксеологию как «априорные науки». Насколько это правомерно? Даже если отставить в сторону праксеологию, насколько правомерно ставить рядом логику и математику? Я в этом вопросе полный неуч. В моем представлении на уровне здравого смысла, логика – это часть математики. Т. е. логику можно выразить математически. Но почему тогда праксеологию нельзя выразить математически? Если же логика не часть математики, то что она? Может, нечто на уровне между естественным языком и математикой? Т. е. малая часть естественного языка, очищенная от непоследовательности и не доросшая до статуса математики? Тогда почему Мизес ставит в один ряд логику, математику и праксеологию? Может, это все же разноуровневые понятия и математика - наверху? А праксеология - по аналогии с логикой - очищенная от непоследовательности часть естественного языка. Но тогда праксеология все равно должна стремиться быть выраженной математически. Есть ли смысл в выделении в одно целое логики, математики и праксеологии? Может, кто-то из френдов тоже задумывался над этим вопросом и может поделиться своими соображениями?