Был удивлен

"Для наших дней характерен узкий взгляд на "свободу". "Левая" часть политического спектра <...> часто защищает свободу от аутичного вмешательства, но хорошо относится к трехстороннему вмешательству. "Правые", наоборот, резко возражают против трехстороннего вмешательства, но одобряют аутичное вмешательство либо безразличны к нему. И у тех, и у других наличествуют двойственное отношение к двухстороннему вмешательству".

М. Ротбард. Власть и рынок.

В свое время меня вынесло за пределы либертарианства именно то, что те либертарианцы и поклонники австрийской школы, с кем я общался в сети, справедливо клеймя "левое", невразумительно игнорировали подавления свободы "правыми".

Начал читать "Власть и рынок" и удивился, когда увидел у Ротбарда это замечание, направленное "против правых и левых". Аутичное вмешательство правых, может быть, не так бросается в глаза, как трехстороннее вмешательство левых, но свободе наносит не меньший урон, создавая почву для сплочения "левых" под знаменем "их" однобокой свободы.

Все же недооценивал я Ротбарда.

Надо бы еще вот это (Либертарианский манифест)  его почитать:

http://web.archive.org/web/20121115164606/http://www.inliberty.ru/assets/files/books/Rothbard.pdf

Зы. А еще читаю "Санькю" Прилепина. К удивлению, талантливо пишет. Кстати, Прилепин называет Т. Манна своим любимым писателем. Чем-то мир "Саньки" напоминает мир "Смерти в Венеции" - сплошное описание deux ex machina, только не в конце повествования, а с самого начала. 

Хомут из "Санькьи"

Интересный отзыв на "Санькю" написала Улицкая (нашел в Википедии):

Не так давно, несколько лет уже вышел очень интересный роман писателя Захара Прилепина, роман назывался «Санькя». Там в середине романа, я не знаю, это сознательно или это бессознательно, но там есть один эпизод. Умер отец у главного героя. Отец — алкаш, вся семья уже от алкоголизма вымерла, все мужики. И 23-летний парень везёт своего мёртвого отца, он так решил, что надо похоронить в деревне, на родине. Он точно знает, что последние 17 км дороги нет. Притом зима, притом не доедешь. Лютый холод. Он садится в автобус с гробом, мамой и сослуживцем и едет на кладбище. Не доехав 17 км, шофёр разворачивается, вынимает гроб и дальше они тянут на верёвке гроб. Ясно, что не дотащат, начинают замерзать. Тут проснулся алкаш в соседней деревне, последний мужик в деревне, накинул шубёнку, запряг лошадку и вызволил их. Вы знаете, мне кажется, что это абсолютно идеальный ответ на вопрос о тайне славянской души. Я не знаю, он это делал сознательно или нет? Это очень мощное целеполагание с полным отсутствием здравого смысла. Теперь меня, конечно, убьют. Я, наверное, не должна была этого говорить. Но этот эпизод очень точно какие-то происходящие ситуации формализует. Хорошая метафора происходящего.

Борхес писал, что в каждой книге можно найти антикнигу. И, кажется, она есть и в "Санькье".

Того алкаша, про которого вспоминает Улицкая, звали Хомут. Любопытно, что он появляется в романе еще один раз - в пьяном сознании героя накануне его попытки (не вполне удавшейся) убить латвийского судью, приговоренного "союзниками" к смерти (кульминация романа?).

"Шел, глядя прямо перед собой, не обращая внимания на людей, отгонял от себя мысль: "А если он уйдет, пока ты тут бродишь?"
Не уйдет. Будет гораздо хуже стоять у суда и ждать.
"А если тебя сейчас остановит полиция?"
Нет, ничего не случится.
На пятом кругу он явственно увидел в толпе Хомута... Тот был знатно, не по доходам одет, и прошел мимо, Сашку не признавая..."

Улицкая абсолютно точно нащупала "полюс добра" в античеловечном, в общем-то, романе. И, наверное, не заметила "продолжения" истории про Хомута.

На чистых и красивых улицах Риги, по которым бродит Раскольников с топором Санькья с пистолетом в кармане, ему встречается другая, европейская ипостась спасшего его от лютого холода Хомута. Хорошо одетого, Сашку не замечающего, идущего по своим делам. Таким мог бы стать алкаш Хомут в "европейском" мире, имей он альтернативу беспробудному пьянству в вымирающей деревне. Но Сашке милее "российский Хомут", друживший с его отцом, про чудесное явление которого замерзающим около гроба бабка говорит: "Что, Васька позвал? Он завсегда тебя на всякую дурость подбивал. Сегодня первый раз для дела ты ему понадобился, сыночку-то..."

Собственно, весь роман Санькя - это плевок в цивилизованную рожу европейскому Хомуту. Краешком писательского сознания которого Прилепин видит все же "знатно, не по доходам одетого" в другом, цивилизованном мире.

Впрочем, дальше виртуального плевка Санькя в романе не идет. Судью в романе вместо Санькьи убивает кто-то другой (написав в предыдущем посте про deux ex machina я, еще не дочитав романа, но поняв его механику, не ошибся - рояль, как водится, в нужный момент появляется из кустов, но никаких внятных разъяснений относительно истинного убийцы Прилепин не дает).

Зато после неудавшегося убийства, словно желая отыграться за несбывшееся, Прилепин позволяет герою экспроприировать бумажник у мужика в богатой тачке и устроить маленький погром в "Макдональдсе". Вполне эти революционные "поступки" оправдывая.

Ну а заканчивается роман "настоящей" бутафорской революцией в захваченном губернаторском дворце какой-то неведомой российской области. Выстрелить в затылок судьи, в отличие от Достоевского, обагрившего топор старушечьей кровью, Прилепин не решился, зато "наш последний и решительный бой" изобразил во всей его романтической красе. На сей красочной "вечной" битве с мировым злом роман и заканчивается.

К сожалению, литература имеет свойство перетекать в жизнь, аки кровушка, капающая на половицы и щель между ними. И бутафорские убийства и революции со страниц книг перебираются в реальную жизнь.

Не убитый Санькьой судья оборачивается "не сбитым нами" малайзийским боингом. А Захарушка Прилепин уже заодно с теми, кто устраивает бутафорскую революцию в отдельно взятой области - только не России, а сопредельного государства.

Кстати, недавно прочитал "Град обреченный", сцена убийства в "Санкье" судьи на улицах Риги каким-то зеркальным существом с автоматом тут же напомнила окончание романа Стругацких. В том романе братья как раз пытались разглядеть портрет времени, о котором теперь так дико тоскует русская душа Прилепина как о "потерянном рае". Так что, наверное, совпадение картинок не случайное.

Остается констатировать, что, как автор, Прилепин интереснее себя, как идеолога, каким он предстает, например, на страницах своего ЖЖ prilepin. В романе он волей-неволей проговаривается о том, о чем, спроси его напрямую, будет молчать. Например, а не лучше бы быть Хомуту сытым и довольным европейцем? И надо ли ради этого проливать реки крови? И - если нет - зачем он провел этого героя по чистым и красивым улицам Риги по краешку сознания главного героя?